Марфа Романова: «1941 год. Встав рано утром, мы вышли на улицу, там все бегали, женщины плакали»

Марфа Романова, в настоящее время проживающая в Кукморе, родом из деревни Меховщина Полесской области Белоруссии. Она родилась в простой крестьянской семье, где было четверо детей. Но война нарушила размеренное течение их жизни. Марфа апа окончила четыре класса, когда немецкие солдаты оккупировали ее родную деревню. Тогда ей было всего 14 лет. Об увиденном и пережитом послушаем из ее уст.

- 1941 год. Встав рано утром, мы вышли на улицу, там все бегали, женщины плакали. «Война началась», - кричали они. Если не ошибаюсь, в доме оставался килограмм соли. Когда мы пошли в магазин запастись продуктами, то обнаружили, что все полки пустые, - начала она свой рассказ. - Линия фронта приближалась, поэтому в саду мы стали копать окопы и рыть землянки. Немецкие войска заняли деревню в начале августа. Наступали они быстро, поэтому нашим солдатам пришлось отступить, а мы остались в оккупации.

Немецкие солдаты начали устанавливать в деревне свою власть. Назначили старосту, появилась полиция из предателей. Стали выявлять, кто партийный, кто в милиции работает, кто комсомол. А мой отец был партийным, работал в милиции. Поэтому нашу семью немцы приговорили к расстрелу. Мы этого не знали. Немцы входили в дома, ночами играли в карты. Как-то мы стояли за печкой, к нам в дом вошел немец и дал нам две булочки и, показав маме два пальца, сказал: «Берлин. Два киндер». Наверное, он хотел сказать, что у него дома осталось двое детей.

Как-то раз я возвращалась от тети - маминой младшей сестры - вижу, немцы идут с другого конца и остановились около нашего дома. Оказывается, они пришли нас расстрелять. Тетя меня быстро отвела в сарай, накрыла соломой, а сама пошла к нам в дом. Мама упала на колени и целовала ноги самому старшему немцу и просила пощады. Они искали отца, так как кто-то сказал, что он в партизанах и что у нас дома есть оружие. Они вышли в сарай и откуда-то нашли ружье. Уже собирались расстрелять, как прибежал брат бабушки. Во время первой войны он провел 7 лет в плену в Германии, поэтому хорошо говорил по-немецки. Он объяснил, что мы простая крестьянская семья. Они нас оставили. Когда немцы ушли, я направилась домой, а за мной увязались двое немцев. В след мне говорили «иуде». Оказывается, из-за моих кудрей, они думали, что я еврейка. Тогда дядя попросил меня перекреститься перед немцами. После этого случая я всегда надевала платок. В деревне была одна еврейская семья, их всех расстреляли, а главу семейства избили до смерти ведром.

А на следующее утро, проснувшись, мы увидели нарисованный черный крест на углу дома. Что делать? Говорили, что такие семьи в живых не оставят. В это время в лес пришли партизаны. Когда немцы начали убивать, жители деревни стали уходить к ним. В лесу образовался отряд партизан. И мы тоже ночью ушли в лес, с собой взяли корову. Нашу корову можно было запрягать. Мы караулили ее по очереди. Но все же однажды, когда мы зашли в землянку погреться, партизаны украли нашу корову и зарезали. «Сейчас с фронта вернутся солдаты, их нужно накормить, а запасов не осталось», - сказали они. Дали нам документ, в котором сказано, что мы по собственному желанию отдали корову партизанам. С этой справкой после войны мы смогли получить другую корову.

Мы жили в землянке, мучились от голода. Ели все, что росло в лесу. Мама говорила: «Корова траву ест, не умирает, и вы не умрете». В землянках было холодно, разжигать костер запрещалось. Иначе немцы могли заметить дым и открыть огонь. Вдобавок, мы все заболели тифом. Бабушка не болела, ухаживала за нами. Она собирала у солдат остатки хлеба и кормила нас.

Осенью 1943 года немцы начали отступать. Мы вернулись в деревню больными, одежды не было. Как же я обрадовалась, когда один боец дал мне ботинки солдатские, другой - фуфайку! Из-за тифа нас увезли в госпиталь в другую деревню. По выздоровлении мы вернулись в родной дом. А в деревне все постройки были сожжены и сравнены с землей. Везде лежали трупы. Даже на чердаке церкви нашли 12 повешенных офицеров. До 1947 года нам пришлось жить в землянке. Потом нашей семье государство выдало 3 тысячи рублей, на которые мы купили маленький дом размером с баню. С подружками мы чистили поля от могил и трупов. В места, где захоронены солдаты, ставили или палку, или крест. Мы их всех раскапывали и перезахороняли в братской могиле. Пусть Бог простит, но некоторые разложившиеся трупы мы там же и оставляли. Как-то мы откопали одного солдата: он выглядел, как живой, был очень чистым, лицо белое. В его кармане были все необходимые документы. Нам было жалко его хоронить с остальными, поэтому похоронили его на нашем кладбище и написали письмо в Ленинград. Приехали его родители и привезли ему красивый памятник. Моя двенадцатилетняя сестренка погибла от вражеской пули. 16-летний младший брат пошел в лес готовить дрова со своим другом, подорвался на гранате и умер.

Когда с девочками мы ходили в лес по грибы, то часто находили руку или ногу солдат, их мы собирали в одно место и рассказывали о них взрослым. Привыкли, наверное, уже ничего не боялись. В огородах земля была плодородной, мы для фронта выращивали овощи. Когда мама сказала, что нужно искать работу, я уехала в Кенигсберг. Там я трудилась на разных работах, а потом устроилась в кафе. Это кафе посещали не простые солдаты, а офицеры. Там я познакомилась со своим мужем сержантом-артиллеристом Степаном Романовым. Он был кряшеном, очень хорошим человеком. Степан демобилизовался в 1950 году, а потом мы вернулись в его родную деревню Владимирово в Мамадышском районе. Там тоже семья была большой. Я выучила татарский язык. Мы хотели уехать, но в сельсовете не давали его паспорт. Тогда начальник милиции Кукмора позвал мужа на работу. Я трудилась на швейной фабрике. Вырастили троих детей. 

После смерти младшей сестры в 1985 году я перевезла маму в Кукмор. А в 1986 году произошел взрыв на Чернобыльской АЭС, которая находилась в 25 километрах от ее деревни.

Мама, муж и дочь похоронены здесь. Хоть и природа Белоруссии очень красивая, Кукмор стал для меня второй Родиной. Я живу вместе с внучкой Лилией и правнучкой Ясминой. На душе становится так хорошо, когда она говорит: «Бабуля, я тебя так люблю». Будущему поколению желаю не увидеть то, что пережили мы. Пусть мир будет спокойным.